«От официоза я все-таки очень далек»
(вариант заголовка: «Пишу на русском и для России»)
20 июля исполняется 80 лет Давиду Тухманову
Один только перечень его песен занимает в Википедии столько места, сколько это наше интервью. Здесь и «Последняя электричка», за которой продолжают гнаться уже внуки ее первых слушателей, и благоуханно-солнечный «Как прекрасен этот мир», и, конечно, легендарный «День Победы», ставший одним из музыкальных символов России. Хотя сам Давид Федорович сегодня считает основным направлением своего творчества совсем иное… Что? Об этом и многом другом – наш разговор.
- Давид Федорович, вряд ли кому-нибудь еще удалось написать такое количество песен, которые, без преувеличения становились достоянием страны. А с чего начался этот мощный и долгий «тухмановский запев»?
- Конечно же, с детства, с семьи. Мама была музыкантом, училась в Гнесинском училище в конце 20-х годов, была хорошо знакома с замечательной семьей Гнесиных. И когда подошло время, отвела меня в Гнесинскую десятилетку, откуда потом я поступил в Гнесинский институт на историко-теоретико-композиторский факультет, который окончил с дипломом композитора. Убежден, это образование – одно из лучших, которое только можно получить в нашей стране, да и в мире.
- Среди ваших педагогов были и прямые отпрыски гнесинской семьи.
- Да, мой учитель композиции Фабий Евгеньевич Витачек – сын одной из сестер Гнесиных, Евгении Фабиановны. Он здорово учил меня, особенно оркестровке. У самой Елены Фабиановны учиться не пришлось – она была уже в очень преклонном возрасте - правда, не раз беседовала со мной – уже не вспомню, о чем, наверное, ей было просто приятно общаться с молодежью, учениками. А первым моим педагогом по композиции, еще в школьные годы, был выдающийся
музыкант Лев Николаевич Наумов.
- Гнесины ведь – «посланцы» того Серебряного века русской культуры, который впоследствии и вас увлек, судя по стихам, ставшим основой многих песен…
- Думаю, это увлечение было порождено прежде всего общей высокой культурой преподавания в Гнесинском институте, где работали замечательные педагоги - яркие личности. Ну а обращение к поэзии… Мне всегда было гораздо легче понять, как и что писать, когда я имел перед глазами стихи, мог опереться на характер стихотворения, на его форму. Есть композиторы, которые чаще сначала сочиняют мелодию, а потом поэты, особенно те, кто специализируется на песне, делают подтекстовки. У меня тоже несколько довольно известных песен сделаны таким путем. Скажем, те, что написаны совместно с Леонидом Дербеневым. Мы, кстати, очень дружили, он был чрезвычайно интересный человек. Но совместных песен у нас с ним мало – «Так не должно быть», «Там, в сентябре» (которую потом Леонтьев пел). Еще Роберт Рождественский написал «Притяжение Земли» и «Родина моя» на мои мелодии, и вышло, на мой взгляд, удачно. Но, как видите, эти случаи по пальцам можно пересчитать. Все-таки писать музыку на стихи более естественно, ведь у композитора неизмеримо больше возможностей в его арсенале музыкальных приемов, чем у поэта, вынужденного укладывать стихи в готовую музыкальную форму.
- Но объясните, как все же у музыканта, которого Гнесинка готовила в строгом классическом направлении, случился такой поворот: 1964 год, для многих наших композиторов вальс с фокстротом – предел смелости, а вы сочиняете «Последнюю электричку» в ритме твиста! Прямо революция в песне…
- Ни о какой революции я не думал. Просто был молод и хотел сочинять музыку, которая имела бы непосредственный отклик, звучала по радио, люди на улице ее бы напевали… Это ведь удивляло и казалось невероятно увлекательным! А впоследствии и гнесинская наука пригодилась, обогатив песни композиторской техникой и знаниями, полученными на академической скамье.
- Ну, и к западной музыке вы, наверное, прислушивались, переходя от классики к хард- и арт-року, синтезатору…
- Безусловно – как и значительная часть молодежи того времени. Увлекся эстрадой, джазом, «Битлз», рок-музыкой… Эта музыка тогдашнего нового поколения звучит в первых моих альбомах. С другой стороны, мы жили в определенных идеологических условиях, от которых никуда не денешься. И по-своему на них реагировали. Скажу больше: мне было искренне интересно создавать песни патриотического, даже несколько пафосного содержания. Отсюда такие вещи, как «Я люблю тебя, Россия», «Мой адрес Советский Союз», «Притяжение Земли», «Ненаглядная сторона»... Лукавить не стану, был и определенный карьерный ход, хотелось, чтобы песни звучали, а значит – принимались самыми конформистскими худсоветами. Так уж все было устроено. Но от официоза я все-таки всегда был очень далек.
- И подтверждение тому – невероятная популярность песни «День Победы», которая на протяжении уже почти полувека такой же атрибут этого праздника, как салют. Любовь к ней публики оказалась сильнее официального неприятия, в конце концов ее «утвердил» для милицейского концерта сам Юрий Чурбанов, всемогущий тогда зять Брежнева…
- Песню эту считаю подарком судьбы. И исходная ее сила – в тексте. Владимир Харитонов – замечательный поэт, фронтовик, мастер ярких афористичных образов. Кстати, совсем недавно, 24 июня, исполнилось 100 лет со дня его рождения. Потом я написал на его стихи целый цикл «Военные песни», разумеется, включив туда и «День Победы»… Когда спрашивают, почему я выбрал для этой песни такой необычный стиль, отвечаю: это же русский минорный марш, продолжение «Прощания славянки». Традиционно военные марши – мажорные. А минорный марш рождает особенное ощущение, в нем больше души.
Появлению «Дня Победы» предшествовала некоторая эпопея. Мы успели сделать запись к конкурсу Союза композиторов на лучшую песню к 30-летию Победы. Но реакция комиссии почему-то была очень резкой. Вещь не только ни на какой конкурс не приняли – еще и пошли рассказывать председателю Гостелерадио Лапину, какая она никуда не годная и чтобы ни в коем случае ее на радио не брали… Я пошел в ансамбль имени Александрова. Борису Александровичу (тогдашнему его руководителю, Александрову-сыну) песня очень понравилась, он сказал – мы это берем. И они песню исполняли – по-своему и очень убедительно. Постепенно вещь стала доходить до широкой публики. Примерно через полгода мне чуть ли не ночью позвонил из какого-то дальнего города Лев Лещенко: знаешь, только что исполнял «День Победы», народ на ушах стоит, три раза бисировал – вот сейчас приеду, давай запишем… Я: какой смысл, если никуда не пускают? Он: ну давай все же запишем! Мы сделали запись. А потом был прямой эфир концерта ко Дню милиции 10 ноября, без всяких цензурных ножниц он спел эту песню, причем два раза. И это уже был полный триумф. Лещенко нашел какую-то свою интонацию, которая напрочь снимала налет официоза. И я старался от этого уйти, и он своего старания добавил. Нужен был прямой и очень точный контакт со слушателем. И он получился.
- Сейчас могли бы написать что-то вроде «Дня Победы»?
- Скорее всего – нет. Сегодня я могу написать многое такое, что не мог тогда. Но не могу написать тогдашнее сейчас. Я сам стал другим.
- Вы теперь живете в Израиле. Как встретили 75-летие Победы?
- Я временамии в Израиле, и в России, но в этих тяжелых обстоятельствах не смог прилететь в Москву на вручение Государственной премии.
Оценка той великой Победы очень зависит от политической ситуации и настроения людей. В этом отражаются перемены в мире, далеко не все из которых разумны и служат добру. Хотя я считаю, что добрые традиции необходимо сохранять. А торжество 9 мая – именно такая традиция и, по моему убеждению, праздник на все времена.
- Но вернемся к вашим пластинкам. На этикетках – легендарные имена: Градский, Антонов… Как таких разных певцов направить в нужное русло?
- Все складывалось по-разному, и в то же время – что-то общее всегда было. Скажем, с Сашей Градским мы познакомились, когда ему было 17 лет. Я приехал послушать его репетицию в каком-то клубе и сразу понял: феноменальный голос. Мы записали песню на стихи Сергея Кирсанова «Жил-был я», с этого началось наше многолетнее знакомство. С Антоновым мы тоже познакомились в его раннюю пору, когда он уже сочинял, но иногда пел и не свои песни. Именно он спел заглавную вещь моего альбома «Как прекрасен мир». Юрий очень талантлив, у него невероятное чувство формы… Один из лучших певцов, с кем я сотрудничал – Николай Носков, мы с ним сделали альбом «НЛО», он замечательно записал «Ночь» на стихи Маяковского. С удовольствием общались и работали с Иосифом Кобзоном, с которым мы учились на одном курсе, с Софией Ротару, с Сашей Барыкиным, Яаком Йолой, Сережей Беликовым и многими другими.
Насчет «направить в нужное русло» -- да не было с этим сложностей. Может, потому что мы были молодыми, проще ко всему относились. Каждый из этих артистов становился для меня частью песни. другими. Вообще же, я никогда не забываю всех тех артистов, певцов и музыкантов, благодаря которым на протяжении десятилетий музыка моя обретала свою жизнь.
- Среди ваших альбомов особое место занимает диск «По волне моей памяти». Вот он точно остался в памяти многих как эпохальное явление в отечественной музыке.
- И снова, заметьте, это были «готовые» стихи – по подсказке Татьяны Сашко я обратился к поэзии прошлых времен. Нашей и зарубежной, в основном в русских прекрасных переводах (Вересаева, Гинзбурга, Кирсанова, Ариадны Эфрон). Но и с оригиналами знакомился, там есть несколько фрагментов на немецком, французском, польском… В голове зазвучала музыка, потребовавшая не заштампованных, свежих голосов, внутренней готовности исполнителей принять эту эстетику. «Энергетически», по-моему, все удачно совпало: время, стихи, музыка, тембр, яркие эмоции… И даже сама невозможность предсказать успех – я, признаться, такой популярности альбома не ожидал, он все-таки достаточно сложный…
– А ведь записывались не только прославившиеся потом артисты, но и почти забытые ныне исполнители. Например, Мерхдад Бади, Владислав Андрианов, Александр Лерман… Но как при этом замечательно спели!
- Лерман тогда работал в «Веселых ребятах» у Паши Слободкина, как и Барыкин. Они даже спели одну мою песню вдвоем: «У той горы, где синяя прохлада»… А на диске Лерман спел «Herz, mein Herz» на стихи Гёте. Да, мало кто из них остался на поверхности. Некоторые уехали в Америку, как Наташа Капустина, которая спела «Сафо». А Игорь Иванов, спевший «Вагантов», продолжал выступать чуть ли не до последнего времени. Никуда не уезжал.
- Выходит, этот легендарный альбом стал пиком в их карьере?
- Может быть.
- Ваши хиты имели грандиозный успех – что же стало причиной отъезда из страны?
- Время было мрачноватым – не только в политическом и экономическом плане. Попсовая музыка скатилась в неинтересное для меня направление. Ну, и захотелось посмотреть мир. Наше поколение было заперто внутри страны, и при всей ее необъятности «чувство границы» не оставляло. Свобода передвижения как одно из фундаментальных прав человека – не пустой звук. И когда появилась возможность, я этим правом воспользовался. Но эмиграцией тот поступок ни в коем случае не могу назвать, мыслей порвать с Родиной не было никогда. Просто этот отъезд немножко затянулся по личным и семейным причинам. А дальше пошло так, как пошло. Уже в конце 90-х я вернулся и работал в России.
- После отъезда в Германию в 1991 году вам пришлось жить не совсем так, как обычно живут прославленные композиторы. Конечно, творчество не прекратилось – например, вы взялись за реставрацию случайно обнаруженной в архивах оперы Оффенбаха…
- Если мне хотелось пожить какой-то другой жизнью, то и надо было понимать, что там все будет по-иному. Ну а то, что композитор редактирует оперу выдающегося предшественника – разве это не подходящая для него работа? О том опыте ни минуты не жалею, он расширил мое представление о мире и дал шанс утвердить себя по-новому. Главное – я ни в чем не изменил профессии и продолжаю работать в ней, причем на русском языке и для России.
- Но не кажется ли вам, что сегодня в мире стало меньше музыки? До рубежа тысячелетий она радовала нас невероятной россыпью мелодий, а затем...
- Времена меняются, меняется бытование и применение музыки. И я бы сказал, что ее теперь не мало, а наоборот слишком много. Она всюду – в телефоне, в магазине, в лифте. И даже если появится красивая мелодия, ее заглушит непрекращающийся шум. В этом потоке простому человеку уже не отличить – настоящая звучит музыка или поделка. И некому заняться этим цензом, отделить хорошую музыку от плохой, от «никакой». «Никакая» музыка заполонила сегодня все…
- Наверное, поэтому вы сейчас ищете гармонии в классических жанрах?
- Да, сегодня я предпочитаю жить в мире музыкальной классики, не устаю поражаться величайшей музыкальной культурой, накопленной историей. Я также нахожу много интересного в том, что пишут наши современные композиторы, такие, как Владимир Мартынов, Леонид Десятников и др.
Ну, а сам я после оперы «Царица» о Екатерине Второй (поставленной в московской «Геликон-опере») взялся за другую оперу – «Иосиф и его братья», которую недавно закончил, а в Оренбурге был издан ее клавир. Тема, как догадываетесь, библейская, либреттисты те же – Юрий Ряшенцев и Галина Полиди. Что с этим будет дальше? Оперная постановка – дорогое удовольствие, да и театры еще не скоро оправятся от карантина…
Также издаю в нотах цикл романсов на стихи Иннокентия Анненского, триптих на стихи австрийского поэта экспрессиониста Георга Тракля (на немецком языке), Партитуры маршей для духового оркестра. Также мне удалось издать нотную версию сюиты на стихи еще одного, недостаточно у нас известного поэта послереволюционной эмиграции. В Париже его называли «метафизическим лириком», «орфеем русского парнаса». На этом материале был создан аудиоальбом «Танго снов Бориса Поплавского».
- В России часто бываете?
- Я живу в Москве, когда есть возможность. Сейчас самолеты не летают, но хочется думать, что это не навсегда. И живая музыка к нам тоже вернется, а не останется только «на волнах памяти»…
Сергей Бирюков
Татьяна Пискарева
Kommentarer